Нет больше сея любви, как если кто Душу свою положит за други своя Мученик воин Евгений Русский мученик за Христа

ХРИСТИАНСКИЙ ПУТЬ ВОИНА
И МАТЬ СОЛДАТА

Недавно в одной из передач “Русского Дома” был представлен материал о подвиге в чеченском плену русского солдата Евгения Родионова. Девятнадцатилетний юноша, устояв перед пытками, отказался сменить Православную Веру и снять с себя крест, за что бандиты обезглавили его.

Движимый желанием узнать всё об этом человеке, я достал в редакции запись сюжета, узнал телефон матери воина и, попросив её о встрече, выехал.

Квартира, в которой встретила меня мать солдата, порадовала чистотой, порядком и качественной отделкой. Подумал: “Слав Богу, власти, видимо, позаботились — обустроили семье героя достойное жилье”. Я горько заблуждался, но об этом после... Подробно расспросив о цели моего приезда, Любовь Васильевна согласилась рассказать о Евгении. То, что поведала мать солдата, не может уместиться ни в какую телепередачу и должно быть доведено до каждого русского. Это — рассказ о юном исповеднике христианской веры конца уходящего столетия, солдате Евгении Родионове, а ещё это — рассказ о мире, в котором мы живем, о войне, о Родине и о нас самих.

Крещён Евгений был в детстве. Это была скорее дань традиции. Родители его, как и большинство из нас в советские семидесятые, редко вспоминали о Боге. Одной из отличавших его черт было упорство. В двенадцать лет (в 1989 году) он надел на себя крестик и более не снимал его. Любовь Васильевна как-то стала увещевать его: “Ты хотя бы иногда, на людях, снимай крест, не показывай, что носишь его”. Сын ответил: “Никогда, мама, так больше не говори”. Рос он физически крепким. Занимался боксом, даже добился второго места в турнире, но внезапно ушёл оттуда, сказав только: “Не могу бить людей по лицу”.

Внутреннее духовное состояние сына осталось для матери загадочным: “Я сейчас сама у него Вере учусь, а тогда всё внимание работе уделяла, чтобы одеть, прокормить, чтобы он обделенным себя не чувствовал. Он ведь без отца рос, с мужем мы разошлись. Но Евгений любил нас обоих. Из-за этой любви никого больше себе не искала. Жила для сына”.

Мальчик он был не замкнутый, друзья были, но что-то в себе носил, что-то обдумывал. Ездил на службы в Подольский храм, но у кого там окормлялся — неизвестно. Всегда носил на себе христианский пояс: “Живый в помощи Вышняго в крове Бога Небеснаго водворится...” В нем и в армию поехал. Когда пришла повестка — в военкомат сразу пошёл, не увиливал. “У них в компании все ребята такие. Если нужно выполнить долг — выполним”, — сообщила Любовь Васильевна. Как парня крепкого, не имевшего отклонений и приводов в милицию Евгения определили в пограничные войска. Из “учебки” он писал матери нежные, полные любви, стихи. Читая их, она чувствовала, что уже тогда сын прощался с ней. Хождение по кругам ада на земле для Любови Васильевны началось с получения телеграммы о том, что сын самовольно оставил военную часть…

Некоторое время прошло в переписке с войсковой частью. Она убеждала, что сын не мог дезертировать. Ей не верили — по подвалу дома стали рыскать милиционеры. Почувствовав беду, мать решила ехать к последнему месту службы сына — на чечено-ингушскую границу. Командир части, где служил Евгений, полковник В.Н. Буланичев, не поинтересовавшись, как она добралась, где разместилась, не голодна ли, не предложив ей даже присесть, недовольно буркнул, что, мол, немного не разобрались: её сын не дезертир, в плену он. По прибытии из учебки его с тремя солдатами отправили на блокпост (полгода в армии, три недели в Чечне, без офицера или прапорщика, без задачи, обусловленной боевыми действиями!). К блокпосту вплотную подъехала машина “скорой помощи”, из неё выскочили боевики и, подхватив солдатиков, затолкали в машину и увезли в Чечню. Непосредственный начальник её сына — старший лейтенант Кузнецов, вышел к ней в домашних тапочках, и растерянно хлопая глазами, начал объяснять, что он вообще не знал, что тут война, думал просто надо границу охранять в Ингушетии. Любовь Васильевна поняла, что командир части и старший лейтенант равнодушны к судьбе её сына. Они порекомендовали ей ехать домой и не мешаться. Она решила идти к Сергею Ковалёву, активно развернувшемуся с “Комитетом матерей” в станице Орджоникидзевская. “Комитет” почему-то оказался из одних чеченок, получавших от Ковалёва гуманитарную помощь. В их окружении, явно рисуясь, Ковалёв заорал на мать: “Зачем ты пришла ко мне? Вырастила убийцу”. В начале этих хождений ей повстречалась Любовь Герасимовна Мелихова, мать другого военнопленного. Она дала Любови Васильевне важный, почти пророческий совет: “Твой сын, кроме тебя, никому не нужен. Ты обойдешь всю Чечню, всех их бандитских командиров. Никогда перед ними не рви на себе волосы, не валяйся в пыли. Не делай, как они. Веди себя достойно”. Так и старалась она поступать в дальнейшем, насколько хватало сил. Так всё и вышло.

Поиски сына привели её в станицу Асиновскую. С теплотой вспоминает местного настоятеля — отца Василия. Он с общиной принял её, накормил, предложил пожить при Храме, осмотреться — новичку в Чечне опасно. В этом Храме она приняла первое Причастие Святых Тайн. Асиновская ранее была казачьей станицей, теперь же осталось несколько дворов. Приедут ночью казаки на БТР: “Отец, надо панихиду бы отслужить по погибшим”. Не медля ни минуты, облачается отец Василий, лезет в машину и едет отпевать павших... “Вот если бы все священники были, как отец Василий из Асиновской”, — произносит Любовь Васильевна.

На мой вопрос: “Как же она искала сына?” — поясняет, что для чеченцев все решают деньги. Подходишь к любому, кто по возрасту может быть боевиком (как правило, так и оказывалось), и, показав фотографию, предлагаешь деньги... Он становится посредником и берётся за поиски. Он же обеспечивает твою безопасность, чтобы ему не лишиться обещанных денег. Без них никого ты не интересуешь. Любовь Васильевна сокрушается, что с самого начала всего этого не знала, может быть, и сына бы удалось спасти...

Как ей и предсказывали, мать Евгения обошла всю Чечню. Была у Масхадова, у Гелаева, у Хоттаба. Именно у Хоттаба удалось сделать фотографию на “полароиде”, где в кадре оказалась вместе с ним; обычно они с женщинами не фотографируются. В дальнейшем эта фотография была своеобразным пропуском при переходе на территорию другого отряда. Молилась Богу своими словами и жива оставалась чудом; она поименно знает матерей, которым чеченцы отрезали головы. Помнит, как ходили к Басаеву с отцом одного контрактника. Этот “Робин Гуд” на людях и перед камерами держался этаким добрым героем, а как вышли из аула — их под горой окружил отряд его брата Ширвани. Этот Ширвани, свалив её, избил ногами и прикладом так, что когда доползла до своих, — три дня лежала в палатке на животе, ходить не могла. Отца того контрактника увидела потом в Ростове — среди неопознанных трупов. Она молилась Богу, чтобы найти сына. Не погубили её ни минные поля, ни бомбёжки, ни бандиты. Особенно тяжело бывало у ваххабитов – сильно наседали с принятием мусульманства, угрожали. В каждой деревне развернуто было внутреннее чеченское телевидение. Масхадов по нему вещал. Однажды показали на экране дерево с “чудесно появившейся” надписью – “Аллах акбар”. Как-то к ней привязались особенно сильно со сменой веры, и тогда она сказала им: “Покажите это дерево”. Отстали.

В одном из высокогорных лагерей в Шатойском районе условия содержания пленных были изощрённо жестокими. Из 150 человек пленных в живых осталось 55. Солдаты Клочков и Лимонов изменили Вере, стали мусульманами. Их поставили сначала охранять пленных — охраняли; затем добивать их — добивали. А потом произошло самое страшное. Когда до этого лагеря добралась группа матерей, к ним выпустили пленных. И Лимонов, окружённый чеченскими и иностранными камерами, сказал своей матери Любе (её звали, как и мать Евгения): “У меня нет матери, у меня есть только Аллах. Я не Костя, я — Казбек”. Его мать осела на землю и на глазах пожелтела и засохла, как сломанная ветка. Истерики не было, она тихо сгорела, еле слышно произнеся: “Лучше бы ты умер”. Вспоминая увиденное, Любовь Васильевна всякий раз благодарит своего сына за то, что он не предал её, не предал своей Веры.

Евгений Родионов был казнён 23 мая 1996 года под Бамутом в день своего девятнадцатилетия. Мать находилась тогда в семи километрах от него. 24 мая Бамут был взят, а через две недели оставлен нашими войсками, согласно очередному предательству — Назранским соглашениям. О том, что сын был взят в плен именно Хайхороевым — Любовь Васильевна узнала только 21 сентября того же года. Тот сначала врал, что сын погиб во время бомбёжки. Потом, нервничая и хватаясь за кобуру, рассказал, что казнил сына: “Я предупредил весь мир: не прекратите бомбить, начну казнить пленных”. Видя, что Хайхороев не пристрелит её перед представителем ОБСЕ Ленартом, мать стала упорнее наседать на него. Тогда тот сказал, что у сына был выбор. Он мог бы веру сменить, но он не захотел с себя креста снимать. Бежать пытался...

Шестнадцать раз Хайхороев ставил разные условия выдачи тела сына. Тянул время, чтобы оно сильнее разложилось и не было видно, как именно он казнил Евгения. У них был внутренний приказ от Масхадова — обезображенные тела не выдавать. В конце концов отправил мать искать могилу на минное поле. При этом погиб помогавший Любови Васильевне капитан, подорвавшись на мине. У него осталось двое детей...

Не выдержал даже находившийся при Хайхороеве иностранный представитель ОБСЕ Ленарт, начал просить за неё. Бандит в конце концов милостиво согласился отдать тела четверых пограничников, запросив сорок миллионов рублей. Или всех, или никого. Таких денег у матери не было. Но на Ханкале её нашёл очередной посредник: “Давай, сколько у тебя есть. Я покажу, где их зарыли. Буду ждать на краю Бамута. Клянусь”. Она знала, что верить было нельзя. Но в этот раз произошло чудо — в назначенное время её и полковника Попова с саперами на окраине опустевшего Бамута ждал посредник. Он указал квадрат: 100 на 100 метров. Пришло отчаяние. Как же найти? С момента гибели прошло более полугода, земля завалена опавшими листьями. “Не бойтесь, мама, обязательно найдём”, — утешали её солдаты. Но она там у реки стала просить Бога обрести тело сына. Денег нет, сил, после десяти месяцев блужданий по Чечне, тоже нет. Нет более и никакой надежды. В любой момент могут нагрянуть чеченцы, ведь они находятся на территории “свободной” уже “Ичкерии”. Она сказала сопровождавшему её полковнику Попову, что не поверит в смерть сына, пока не увидит тело с его крестом. И тут крики солдата: “Крест! Крест!” Одиннадцать часов вечера, в ночной тьме разрытая, при свете фар, воронка. В ней три тела. Два солдата обезглавлены. И на одном из них сияет, как золотой, простенький крестик её сына. (Позже она отметила, что из множества виденных ею трупов в Чечне и Ростове на опознании крестов не было. Видимо, чеченцы их срывали). Голова, вернее, череп, одного из солдат был найден вблизи воронки, а тело её сына, с крестом на груди, по которому опознали погибших с ним солдат, так и оставалось обезглавленным.

Но на этом хождения по чеченскому аду не закончились. Пока перевозила тело сына в Ростов, он снился ей, все просил: “Мама, помоги!” И мать солдата вновь решила идти в Чечню, чтобы не оставлять там голову Евгения. Любовь Васильевна пришла в Ачхой-Мартан, нашла того чеченца-посредника и сказала ему: “Деньги ты у меня взял, а сына мне из морга без головы не отдают — не могут опознать”. Тот ей поверил и указал место, а затем сам принёс голову. Наверное, тоже участвовал в казни. За время пребывания в Чечне она пересмотрела немало голов и даже черепов, и всякий раз не было сомнения – не он. Сейчас точно знала: он — Евгений. Уложив голову в сумку, выбиралась из Чечни. В Ростов возвращалась поездом. В вагоне к ней пристала проводница: “Что вы там везете? Такой запах”. Показала. “Это мой сын”. Проводница закричала: “Сумасшедшая”, привела врача. Мать ответила: “Я-то нормальная...”

Далее начались мытарства, связанные с отправкой тела Евгения на родину. Денег не было ни копейки. Квартира, в которой они жили с сыном, заложена, вырученные деньги пошли на уплату “чеченских услуг”. Пограничники почему-то посчитали, что не их забота заниматься отправкой и похоронами солдата. Пришлось давать телеграмму самому Бордюже, в чьём ведении пребывали тогда пограничные войска. В телеграмме сообщила ему, что если никто не отправит тело сына на родину, она привезет его на Лубянку и там, под окнами Бордюжи, сожжёт его вместе с собою. Это был крик отчаяния. Бордюжа ответил ей телеграммой, где подробно расписал, что она получит после похорон сына. И всё. Эту телеграмму она хранит до сих пор. Помог ей встреченный в госпитале генерал Персеянинов. Узнав обо всём, он изумился и организовал отправку тела её сына домой. После Любовь Васильевна всё же поехала в Москву к Бордюже. Толком объяснить не могла, зачем, наверное, посмотреть на их лица. Бордюжа для разговора с ней собрал целый военный совет. Ей-то, может, и надо было только услышать от него человеческое: “Прости, мать”. Но как вошла в кабинет, увидела их лица, поняла: “стена”. Государственные мужи стали выражать недовольство: “Вы, мамаша, нас от государственных дел отвлекаете”. Не выдержав, изможденная женщина сдернула со своей обритой от вшей головы парик и затрясла им перед носом Бордюжи: “Посмотри, во что вы меня превратили. Вы забрали у меня молодого здорового сына. Теперь вы говорите, что искали его. Это я его искала и нашла. Вы даже похоронить его не можете”. Мужей это не проняло, но в Бордюже, похоже, что-то шевельнулось и он отдал какие-то распоряжения в Московскую область. Денег потом всё-таки дали, но опять-таки меньше, чем требовалось. Так до сих пор вся в долгах. Дома она сама переложила сына из “цинка” в гроб, укрыла саваном. Друзья Евгения выбрали хорошее место для могилы на ближайшем погосте. Местный батюшка совершил отпевание. Помогала петь в хоре бывшая классная руководительница Евгения. На пятый день после похорон сын приснился радостным и сияющим. В этот день, пролежав долгое время на могиле сына, скончался от инсульта его отец Александр. Похоронила и его.

Когда я слушал Любовь Васильевну, мои глаза туманились и порой мне казалось, что смотрит на меня Родина-Мать с военного плаката, только не грозная и призывающая, а спокойная и уставшая. Говорила она тихо, без пафоса. В судьбе её Евгения сошлись судьбы многих русских солдат. Не из газет и телепередач, а через конкретное отношение к её сыну, к другим солдатам, она знает — кто друг, а кто враг. Кто воевал против них, предавал их — тот против России. Ни один аналитик Генерального штаба или бандитский полевой командир не знает о чеченской войне более этой женщины. Она лично знает всех сколько-нибудь заметных участников и героев этой битвы. Знает и иуд. Когда выступавший перед матерями депутат Юшенков предложил закопать три вагона неопознанных трупов в Ростове и вбить колышек (не крест — колышек!) — матери чуть не разорвали его. Она лично знает, чем в Чечне занимались все эти “врачи без границ”, представители ОБСЕ, иностранные наблюдатели. Знает — и всякий раз славит Бога, когда новые европейские головы ложатся на алтарь незавершенной войны. Она имеет на это право — слишком много русских голов и русской крови повидала и оплакала она. Они воевали против её сына, а значит — против России. “Вот так, как я сижу против вас, я сидела против Лебедя, когда он приехал сдавать Чечню”, — вспоминает мать. Она обзывала его последними словами: “Ведь ты оставляешь тут наших детей: пленных и закопанных в этой проклятой земле”. Он наверняка помнит её.

Она мыла полы в офицерском общежитии в Ханкале и знает генералов, прошедших эту войну: тех, кто ничего не понял в Чечне и заливал в себе последние остатки человеческих качеств водкой, и тех, кто, потеряв сыновей, оставался человеком. Такими были Пуликовский и Тихомиров. Последний согревал её своим человеческим участием, жалел её и давал ей колбасы из своего генеральского холодильника перед очередным её выходом в горы.

Родина-Мать помнит, с какой надеждой смотрели все на Шаманова. Почему с ними нельзя было разговаривать так, как он? Захватили чеченцы подло двадцать один человек. Он снимается со своей бригадой, подходит к ближайшему аулу, вызывает чеченцев на переговоры, говорит: “Если не вернете к вечеру, этой горы и этого села не будет. Слово Шаманова”. К назначенному времени вернули двадцать два человека.

Она помнит встреченных ею в плену полковников Новожилова и Максименко. Предельно изможденные, но с несгибаемой силой духа. Без всех этих людей там делать было бы нечего. Сильные духом понесли на себе крест чеченской войны.

Слушая Любовь Васильевну, я понял, в чём апокалиптичность этой войны: она не в разрушительности применявшегося там оружия, а в состоянии душ воевавших людей. Характеристика, которую она дает явлению, именуемому “чеченский народ”, ужасна: “Был там один хороший чеченец. Учитель. Я потом видела на распространявшихся на территории Чечни видеокассетах его расстрел; Басаев застрелил его как врага ичкерийского народа”. Один человек повстречался – почти за год блужданий! Дома у матери хранятся видеокассеты о войне, снятые самими чеченцами, о борьбе с “Российской империей”. Эта “борьба” заключается в съёмках бесконечных казней русских солдат. “Русский Дом” показал отрывок из одной такой кассеты, явно щадя наши толстые души. На той же кассете запечатлена казнь другого солдата. Любови Васильевне кажется, что это её сын. На левом боку лежит связанный русский солдат. Над ним склоняется с огромным тесаком чеченский бандит, поднимает голову, проверяя – попал ли он в кадр, и начинает отрезать голову. Но не до конца... Голова застывает, а тело бьется в конвульсиях. Бандит помоложе хочет добить тело из автомата, но головорез говорит: “Нэ надо”. И они тащат бьющегося, ещё живого солдата в могилу, чтобы закопать. Живого... Эти кассеты они снимали для себя.

Сказать, что мать ненавидит их или проклинает — значит, ничего не сказать. И уже точно не мне учить её прощать врагов. Ведь это — враги Отечества, враги Веры, они пролили кровь мученика. А она — его Мать, она вырастила и воспитала его.

Но адом веяло не только из бандитских душ... Как встретили дома женщину, в душе которой до сих пор не закончилась война? Хотя все знали, куда и зачем она поехала, на работе её сократили. Квартира, которой я поначалу порадовался, отделана уже новыми жильцами, выкупившими её. Деньги пошли на уплату чеченцам за тело Евгения. Она оставит место, где они жили с сыном, его комнату, когда будут оформлены все документы. Окружающие, зная всю историю захоронения её сына, считают Любовь Васильевну ненормальной. В век, когда с помощью крематория иные пытаются побыстрее избавить себя от похоронных хлопот, непонятно благоговейное отношение к останкам усопшего, даже если он сын единокровный. Она же, работая сторожем за 400 р., в свою очередь не понимает окружающих, впадающих в панику из-за повышения цен на колбасу; по её мнению, есть в жизни вещи поважнее...

Живёт мать абсолютно одна, хотя осталась ещё собака сына Альма... Ходит на могилу сына, расположенную недалеко от дома, и тем утешается. Недавно, в сентябре 1998 года, она совершила ещё одну поездку в Чечню. С трудом нашла врезавшееся в память место — три дуба под Бамутом, где её сын пролил кровь. Оказывается, горные реки меняют русло в зависимости от времени года. Та воронка поросла крупной ежевикой. Мать сделала там плетень над могилой. “Наверное, искала смерти”, — сознаётся она сама. Но Бог не попустил смерти взять её и на этот раз. В Троице-Сергиевой Лавре один монах объяснил ей, что наложить на себя руки — проще всего, но тогда она точно никогда не встретится с сыном.

... Она носит в себе всё это одна. Ходит среди неразбуженных, являя собой пример невозможного. Для Бога ничего невозможного нет. И может, Он оставил мать Евгения — исповедника Веры, чтобы пробудить нас.

И последнее. Любовь Васильевна меня об этом не просила. Ей ничего и ни от кого не нужно. Но я, видевший и говоривший с этой женщиной, державший на ладони неподъёмный имперский крест Ордена Мужества, принадлежащий её сыну, обращаюсь ко всем:

Братья и сестры, ради Христа поможем этой женщине. Кто сколько может. Стоит задуматься: мрачный символ нашего времени — Родина-Мать, родившая русского героя, исповедника православного, пока ещё(!) живет в заложенной и проданной квартире. За что заложенной и за что проданной? В этой квартире — комната её Евгения. Докажем ещё раз: их “рыночные законы”, мамона с его долларами — ничто. Божий огонь наших сердец — всё. Поставим двухметровый Крест с лампадой на могиле мученика. Пусть светит нам, пусть помолится о нас. Чем темнее ночь, тем ярче звезды.

Юрий ЮРЬЕВ. “Завтра”, 7(272) 16 февраля 1999 г.

Всех, кто готов помочь матери русского мученика-героя, просим обращаться в редакцию “Завтра”