Лента Новостей. 2020 год от Р.Х. Служба информации Союза Православных Хоругвеносцев

21.12.2020

Москва

Служба информации Союза Православных Хоругвеносцев и Союза Православных Братств

СОЮЗ ПРАВОСЛАВНЫХ ХОРУГВЕНОСЦЕВ,
СОЮЗ ПРАВОСЛАВНЫХ БРАТСТВ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ

Смерть замечательных людей

ГЛАВА 1.

Мы все тут сильно и тяжело переболели. Я имею ввиду Хоругвеносцев и других родственных нам соратников. Болел Владислав, болел Александр Королёв, болел Игорь Игоревич, очень тяжело болели хранители Царской мироточивой иконы Игорь Евгеньевич Смыков и Олег Иванович Бельченко. У двух последних был настоящий тяжёлый короновирус, и они поехали в Коммунарку, где Игорь Евгеньевич отошёл в мир иной. Вот что я написал об этом печальном событии: http://www.pycckie.org/novosti/2020/novosti-151120.shtml

А у других хоть и не было Короны, но было или тяжёлое ОРВИ, или ещё что-то. Игорь Игоревич, например, при утренней пробежке сильно растянул связки. Две недели почти не мог ходить. Так что на этот раз наш ежегодный уже традиционный «Царский Русский марш» не состоялся. А жаль. Очень жаль. Ибо Алексей с семьёй, по сути дела, создали новое огромное знамя, где на одной стороне грозная икона Нерукотворенного Образа, а на другой две надписи:
=За веру Христову!=
=За народ Русский!=

Ну, ничего, развернём его в следующий раз. Так и будут семь или восемь мощных знамён стоять рядом перед памятником Царю-Мученику Николаю II Александровичу

Примерно так, семь или восемь сакральных знамён Союза Православных Хоругвеносцев. Вполне возможно, что это произойдёт в Радонеже или в Переславле-Залесском, как уже было неоднократно. Таковы наши планы…

А теперь мне бы хотелось вернуться ко второй теме моего повествования, к поэзии и литературе.

Дело в том, что как там не верти, а во мне живут и каким-то образом совмещаются друг с другом два разных человека. Причём не просто разных, а как бы и противоположных. Один из них воин-Хоругвеносец, или, как меня назначили сербы, Архонт Сербско-Черногорского Савеза Православних Барjяктара, а другой русский художник, где под художником понимается не живописец или там график, а личность совершенно погружённая в творчество… И вот эти две личности порой вступают в сильное противоречие друг с другом. Но хоть они и вступают и даже выступают, а всё равно это всё продолжается, по крайней мере, последние 30-35-ть лет, и никуда от этого, как говорится, не деться…

Тут я прочитал (с трудом осилил) тысячестраничную книгу Захара Прилепина «Есенин», вышедшую в серии «Жизнь замечательных людей». И вся эта книга посвящена только одному – бесконечным попыткам доказать, что Есенин покончил с собой сам. Спился, мол, человек, и совсем разрушился, свёл счёты с жизнью в номере «Англетера»… Да он, Есенин, и сам не раз об этом писал:

Устал я жить в родном краю
В тоске по гречневым просторам,
Покину хижину мою,
Уйду бродягою и вором.

Пойду по белым кудрям дня
Искать убогое жилище.
И друг любимый на меня
Наточит нож за голенище.

Весной и солнцем на лугу
Обвита жёлтая дорога,
И та, чье имя берегу,
Меня прогонит от порога.

И вновь вернуся в отчий дом,
Чужою радостью утешусь,
В зеленый вечер под окном
На рукаве своем повешусь.

Седые вербы у плетня
Нежнее головы наклонят.
И необмытого меня
Под лай собачий похоронят.

А месяц будет плыть и плыть,
Роняя весла по озерам…
И Русь все так же будет жить,
Плясать и плакать у забора.

Вот, мол, и повесился, только не на рукаве, а на подаренном Горьким, ремне от чемодана… Да и не один Есенин. Все они русские поэты как-то бездумно рвутся к смерти. Вот ещё несколько «доказательств». Владимир Маяковский:

За всех вас,
которые нравились или нравятся,
хранимых иконами у души в пещере,
как чашу вина в застольной здравице,
подъемлю стихами наполненный череп.

Все чаще думаю —
не поставить ли лучше
точку пули в своем конце.
Сегодня я
на всякий случай
даю прощальный концерт…

Что тут можно сказать? Только вот это:

Вот и дал концерт прощальный -
Вся рубашечка в крови.
И на тризне поминальной
Собралися упыри.

Обступили. Серой стенкой
Смотрят в мёртвое лицо,
Маяковский, Блок, Есенин:
Уже, уже все кольцо

А потом и те за ними -
Эти в Рай, а эти в Ад.
Потащили черти в «щели»
Только косточки звенят.

Эти, русские все люди,
Те – все как один еврей
Каждый родственник Иуде
Шнеерсон и Мардохей

Лиля, Шкловский и Сосновский,
Бурлюки, Мариенгоф,
Шершеневич, Брик, Чуковский,
Русский лишь один Петров.

Блюмкин, Эрлих и Агранов
Бодро варятся в котлах.
Ни верёвок, ни «Наганов»,
Ни подстилочки в гробах.

Лишь огонь под сковородкой,
Лишь расстрельная стена.
Жарко Эрлих? Хочешь водки?
Захохочет Сатана.
Блюмкин, Эрлих и Прилепин
Так велел им всем «Загар»
Быстро том огромный слепит
Душу продавший Захар?

ГЛАВА 2

Однако, далеко не все относились к Есенину как Захар Прилепин. Узнав о смерти Сергея Александровича, Марина Цветаева написала:

* * *
Брат по песенной беде —
Я завидую тебе.
Пусть хоть так она исполнится
— Помереть в отдельной комнате! —
Скольких лет моих? лет ста?
Каждодневная мечта.

Жить (конечно не новей
Смерти!) жилам вопреки.
Для чего-нибудь да есть —
Потолочные крюки.

А вот Николай Рубцов:

Слухи были глупы и резки:
Кто такой, мол, Есенин Серега,
Сам суди: удавился с тоски
Потому, что он пьянствовал много.

Да, недолго глядел он на Русь
Голубыми глазами поэта.
Но была ли кабацкая грусть?
Грусть, конечно, была… Да не эта!

Версты все потрясенной земли,
Все земные святыни и узы
Словно б нервной системой вошли
В своенравность есенинской музы!

Это муза не прошлого дня.
С ней люблю, негодую и плачу.
Много значит она для меня,
Если сам я хоть что-нибудь значу.

Ну, и всех их, конечно, убили. Кто? А кто вообще убивает поэтов? Кто убивает гениев? Да, всё тот же Чёрный Человек. Тот, кто ненавидит, потому что завидует, и от зависти – убивает… А о самоубийстве поэты действительно думают часто. И не только Есенин. Вот Цветаева:

Самоубийство

Был вечер музыки и ласки,
Всё в дачном садике цвело.
Ему в задумчивые глазки
Взглянула мама так светло!
Когда ж в пруду она исчезла
И успокоилась вода,
Он понял — жестом злого жезла
Её колдун увлёк туда.
Рыдала с дальней дачи флейта
В сияньи розовых лучей…
Он понял — прежде был он чей-то,
Теперь же нищий стал, ничей.
Он крикнул: «Мама!», вновь и снова,
Потом пробрался, как в бреду,
К постельке, не сказав ни слова
О том, что мамочка в пруду.
Хоть над подушкою икона,
Но страшно! — «Ах, вернись домой!»
…Он тихо плакал. Вдруг с балкона
Раздался голос: «Мальчик мой!»

В изящном узеньком конверте
Нашли её «прости»: «Всегда
Любовь и грусть — сильнее смерти».
Сильнее смерти… Да, о да!..

Или вот ещё:

Идёшь, на меня похожий

Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала – тоже!
Прохожий, остановись!

Прочти – слепоты куриной
И маков набрав букет,
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.

Не думай, что здесь – могила,
Что я появлюсь, грозя…
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!

И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились…
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!

Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед, –
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.

Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.

Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли…
– И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.

Уж сколько их упало в эту бездну

Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверзтую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.

Застынет все, что пело и боролось,
Сияло и рвалось.
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.

И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет все — как будто бы под небом
И не было меня!

Изменчивой, как дети, в каждой мине,
И так недолго злой,
Любившей час, когда дрова в камине
Становятся золой.

Виолончель, и кавалькады в чаще,
И колокол в селе…
— Меня, такой живой и настоящей
На ласковой земле!

К вам всем — что мне, ни в чем не знавшей меры,
Чужие и свои?!-
Я обращаюсь с требованьем Веры
И с просьбой о Любви.

И день, и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто — слишком грустно
И только двадцать лет,

За то, что мне прямая неизбежность —
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность
И слишком гордый вид,

За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру…
— Послушайте!- Еще меня любите
За то, что я умру.

Бывали совершенно жуткие стихи:

Веселись, душа, пей и ешь!

Веселись, душа, пей и ешь!
А настанет срок —
Положите меня промеж
Четырех дорог.

Там где в? поле, во пустом
Воронье да волк,
Становись надо мной крестом,
Раздорожный столб!

Не чуралася я в ночи
Окаянных мест.
Высоко надо мной торчи,
Безымянный крест.

Не один из вас, други, мной
Был и сыт и пьян.
С головою меня укрой,
Полевой бурьян!

Не запаливайте свечу
Во церковной мгле.
Вечной памяти не хочу
На родной земле.

Два цветка ко мне на грудь
Положите мне для воздуху.
Пусть нарядной тронусь в путь, —
Заработала я отдых свой.

Подойдет и поглядит
Смерть — усердная садовница.
Скажет — «Бог вознаградит, —
Не бесплодная смоковница!»

В сиром воздухе загробном

В сиром воздухе загробном —
Перелетный рейс…
Сирой проволоки вздроги,
Повороты рельс…

Точно жизнь мою угнали
По стальной версте —
В сиром муроке — две дали…
(Поклонись Москве!)

Точно жизнь мою убили.
Из последних жил
В сиром муроке в две жилы
Истекает жизнь.

Да, братцы мои, это вам не Захар Прилепин… А ведь всё пытается доказать – на тысячи страниц! – что Есенин сам повесился. И Цветаева сама. И Маяковский сам пустил себе пулю в грудь… Сами, мол, во всём виноваты, надо было жить светло и просто. Не мучиться, не буйствовать, не пить, не бить зеркал, ни бокалов и бутылок. Подумаешь, великий художник; подумаешь, пронзителен и пылок…

Подумаешь, он Родину любил,
Сильней, чем Рай, сильней всего на свете,
«А от того, что слишком много пил,
Залез в петлю на питерском рассвете»…

А те вокруг, что друга стерегли,
Весёлый Эрлих, добрый Яков Блюмкин,
Те до конца беднягу берегли,
Ведь он в конце пьянел от первой рюмки.

Они, войдя в палаческий экстаз,
Пытали, били, кровь поэта пили,
Лоб пробивали, выбивали глаз,
И труп уже убитого тащили.

И вот вошли в чекистский Англетер
Верёвку вокруг шеи обмотали,
И с помощью явившихся химер
К трубе верёвку крепко привязали

***

Как увижу друзей тех рожи,
Так и вспомню, однажды во сне
Видел сильно на них похожих
Пролетающих в тёмном окне

Морды чёрные, при рогах
Все поросшие чёрной шерстью
Все в кожанках и сапогах
Пляшут страшную пляску Смерти

Но Прилепин напишет нам,
Не такую совсем картину,
Чтоб при этом пархатым жидам
Сотворить хорошую мину…

ГЛАВА 3

Интересно, что Александр Башлачёв, этот простой, русский паренёк, из образцово коммунистического Череповца писал очень непростые и невероятно новаторские стихи, строчки которых полны интереснейших, глубинных «аллюзий» (отсылок) к самым разным произведениям мировой литературы, от Данте до Нестора Летописца. Вот его слова из стихотворения про суть поэтического творчества, которое так и называется «На жизнь поэтов», где он, говоря о поэтах, желает:

Дай Бог им пройти семь кругов беспокойного лада

Мы все привыкли к сочетанию «семь кругов Ада»… Но здесь «Ад» превращается в «Лад», что придаёт образу в этой одной строчке невероятный, глубинный смысл. И на одном из кругов происходит «обрыв». Так решила жизнь:

Как вольно им петь. И дышать полной грудью на ладан
Святая вода навсегда остаётся живой
Не плачьте, когда семь кругов беспокойного лада
Пойдут по воде над прекрасной шальной головой

Поэты идут до конца. И не смейте кричать им: не надо!
Ведь Бог… Он не врёт, разбивая свои зеркала
И вновь семь кругов беспокойного, звонкого лада
Глядят ему в рот, разбегаясь калибром ствола

Шатаясь от слёз и от счастья, смеясь под сурдинку
Свой вечный допрос они снова выводят к кольцу
В быту тяжелы, но, однако, легки на поминках
Вот тогда и поймём, что цветы им, конечно, к лицу

Распять одного, чтоб снова вернуться к Пилату
Поэта не взять: всё одно ни сумой, ни тюрьмой
Короткую жизнь – семь кругов беспокойного лада
Ей, Господи, ей! Я иду, я иду за Тобой!...

ГЛАВА 4

Вообще тема =Поэт и Смерть= - она ведь присуща каждому настоящему художнику. Ибо Дьявол и Смерть непрестанно бродят вокруг творящей творческой личности, в том или ином виде, в той или иной ситуации. У Дюрера есть замечательная картина «Рыцарь, Дьявол и Смерть», как-то так называется…

Так вот, если вместо просто Рыцаря посадить на коня Трубадура, то есть поэта – то всё это в самую точку. Причём у поэтов действительно бывают ситуации, когда им хочется, чтобы к ним пришла Смерть. Страшные и тяжёлые ситуации. Ахматова писала:

Другие уводят любимых, —
Я с завистью вслед не гляжу.
Одна на скамье подсудимых
Я скоро полвека сижу.

Вокруг пререканья и давка
И приторный запах чернил.
Такое придумывал Кафка
И Чарли изобразил.

И там в совещаниях важных,
Как в цепких объятиях сна,
Все три поколенья присяжных
Решили — виновна она.

Меняются лица конвоя,
В инфаркте шестой прокурор…
А где-то темнеет от зноя
Огромный небесный простор.

И полное прелести лето
Гуляет на том берегу…
Я это блаженное «где-то»
Представить себе не могу.

Я глохну от зычных проклятий,
Я ватник сносила дотла.
Неужто я всех виноватей
На этой планете была?

И вот этакая «жизнь» доводит до желания прихода Смерти:

Ты все равно придешь. - Зачем же не теперь?
Я жду тебя - мне очень трудно.
Я потушила свет и отворила дверь
Тебе, такой простой и чудной.
Прими для этого какой угодно вид,
Ворвись отравленным снарядом
Иль с гирькой подкрадись, как опытный бандит,
Иль отрави тифозным чадом,
Иль сказочкой, придуманной тобой
И всем до тошноты знакомой, -
Чтоб я увидела верх шапки голубой
И бледного от страха управдома.
Мне все равно теперь. Струится Енисей,
Звезда полярная сияет.
И синий блеск возлюбленных очей
Последний ужас застилает.

Как это ни странно Ахматова умерла «своей смертью». А вот Цветаева не совсем своей. Её, основываясь на её стихах - повесили. Хотя, да, о Смерти, она писала не мало:

Тому, кто здесь лежит под травкой вешней,
Прости, Господь, злой помысел и грех!
Он был больной, измученный, нездешний,
Он ангелов любил и детский смех.

Не смял звезды сирени белоснежной,
Хоть и желал Владыку побороть…
Во всех грехах он был — ребенок нежный,
И потому — прости ему, Господь!
Девочка-смерть
Луна омывала холодный паркет
Молочной и ровной волной.
К горячей щеке прижимая букет,
Я сладко дремал под луной.

Сияньем и сном растревожен вдвойне,
Я сонные глазки открыл,
И девочка-смерть наклонилась ко мне,
Как розовый ангел без крыл.

На тоненькой шее дрожит медальон,
Румянец струится вдоль щек,
И видно бежала: чуть-чуть запылен
Ее голубой башмачок.

Затейлив узор золотой бахромы,
В кудрях бирюзовая нить.
«Ты — маленький мальчик, я — девочка: мы
Дорогою будем шалить.

Надень же (ты — рыцарь) мой шарф кружевной!»
Я молча ей подал букет…
Молочной и ровной, холодной волной
Луна омывала паркет.

Про «крючья на потолке» я уже приводил. И этими «крючьями», конечно, воспользовались. Пришли двое. Говорят, два чекиста. А потому всё те же – Дьявол и Смерть. И повесили.

Тоже и с Маяковским. За него даже записку «под Маяковского» сумели написать. Вот эту:

«Всем
В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил. Мама, сестры и товарищи, простите — это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет. Лиля — люби меня. Товарищ правительство, моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо. Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся. Как говорят — «инцидент исперчен», любовная лодка разбилась о быт. Я с жизнью в расчете и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид. Счастливо оставаться».
Владимир Маяковский
12 / IV — 30 г.

Правда, в последнем, прощальном предложении дали маху: «Счастливо оставаться!». Маяковский так написать не мог. Ну, никак не мог! Стиль не его. Маяковский писал вот так:

Уже второй должно быть ты легла
В ночи Млечпуть серебряной Окою
Я не спешу и молниями телеграмм
Мне незачем тебя будить и беспокоить
как говорят инцидент исперчен
любовная лодка разбилась о быт
С тобой мы в расчете и не к чему перечень
взаимных болей бед и обид
Ты посмотри какая в мире тишь
Ночь обложила небо звездной данью
в такие вот часы встаёшь и говоришь
Слова последнего прощанья

Последнюю строчку я переделал. Это, конечно, нехорошо. Но, кажется, что не так уж и ошибся. Помнится, на смерть Есенина Маяковский написал:

Вы ушли,
как говорится,
в мир иной.
Пустота…
Летите,
в звезды врезываясь.
Ни тебе аванса,
ни пивной.
Трезвость…
…— Прекратите!
Бросьте!
Вы в своем уме ли?
Дать,
чтоб щеки
заливал
смертельный мел?!
Вы ж
такое
загибать умели,
что другой
на свете
не умел…
…Это время —
трудновато для пера,
но скажите
вы,
калеки и калекши,
где,
когда,
какой великий выбирал
путь,
чтобы протоптанней
и легше?

Про Есенина написал, а сам-то и застрелился, говорят некоторые. Только он не «сам». Приехали двое, сопутствующих Рыцарю – Дьявол и Смерть – и застрелили всех их по списку:

Есенина
Маяковского
Гумилёва
Цветаеву
Рубцова
Шукшина
Башлачёва
Талькова

Но жизнь продолжается. И эти трое на гравюре Дюрера продолжают свой путь…

ГЛАВА 5

Вообще, поэты бывают очень и очень разные. Вот Юрий Владимирович Андропов, посадивший Владимира Николаевича Осипова на 15 лет, а то и на 18 лет. Ведь он, Юрий Андропов, он тоже был поэт, так скажем, «уровня Тютчева». Потому что он, как и Тютчев, писал философскую поэзию. Типа: «Мысль изреченная есть ложь» или «Умом Россию не понять». Но в отличие от Тютчева Юрий Владимирович понять её страшился. И не только её, Россию, но и, так скажем, «высшие закономерности Бытия». То есть был воистину поэтом склада философского. И эта преследующая его философская глубина заставляла его писать вот такие философские стихи:

Да, все мы смертны, хоть не по нутру
Мне эта истина, страшней которой нету,
Но в час положенный и я, как все, умру,
И память обо мне сотрет седая Лета.
Мы бренны в этом мире "под луной":
Жизнь – только миг (и точка с запятой);
Жизнь – только миг, небытие – навеки,
Крутится во Вселенной шар земной,
Живут и умирают человеки.
Но сущее, рожденное во мгле,
Неистребимо на путях к рассвету,
Иные поколенья на Земле
Несут все дальше жизни эстафету

Вот такая вот «философия». Тут особенно интересно, что:

Хоть не по нутру. Мне эта истина,
Страшней которой нету…
Что в час положенный
И я, как всё, умру

Жизнь – только миг, Небытие – навеки…
Кружится во Вселенной шар земной
Живут и исчезают человеки
…

То есть очень боялся человек умирать. И потому, видимо, убивал других. Так подобно пушкинскому Сальери, он убил Рубцова. За что? Ну, во-первых, за невероятный поэтический талант, а, во-вторых, за бесстрашие. За Русское бесстрашие. Ведь Рубцов тоже писал «философские стихи». Правда, заканчивались они совсем не философски:

За годом год уносится навек,
Покоем веют старческие нравы, —
На смертном ложе гаснет человек
В лучах довольства полного и славы!
К тому и шел! Страстей своей души
Боялся он, как буйного похмелья.
— Мои дела ужасно хороши! —
Хвалился с видом гордого веселья.
Последний день уносится навек…
Он слезы льет, он требует участья,
Но поздно понял, важный человек,
Что создал в жизни ложный облик счастья!
Значенье слез, которым поздно течь,
Не передать — близка его могила,
И тем острее мстительная речь,
Которою душа заговорила…
Когда над ним, угаснувшим навек,
Хвалы и скорби голос раздавался, —
«Он умирал, как жалкий человек!» —
Подумал я, и вдруг заволновался:
«Мы по одной дороге ходим все. —
Так думал я. — Одно у нас начало,
Один конец. Одной земной красе
В нас поклоненье свято прозвучало!
Зачем же кто-то, ловок и остер, —
Простите мне — как зверь в часы охоты…
…В душе поэта — и воля, и любовь! —
И жалок тот, кто гонит эти страсти,
Чтоб гордо жить, нахмуривая бровь,
В лучах довольства полного и власти!...
…Когда-нибудь ужасной будет ночь.
И мне навстречу злобно и обидно
Такой буран засвищет, что невмочь,
Что станет свету белого не видно!
Но я пойду! Я знаю наперед,
Что счастлив тот, хоть с ног его сбивает,
Кто все пройдет, когда душа ведет,
И выше счастья в жизни не бывает!
Чтоб снова силы чуждые, дрожа,
Все полегли и долго не очнулись,
Чтоб в смертный час рассудок и душа,
Как в этот раз, друг другу улыбнулись…

Да, это, конечно, ответ Юрию Андропову на его философские стихи. Вот прочитав такие ответы, приходит Дьявол и Смерть…

Впрочем, не один Рубцов писал такие вот «философские стихи». Нечто подобное писал и Геннадий Шпаликов:

Не принимай во мне участья
И не обманывай жильем,
Поскольку улица, отчасти,
Одна — спасение мое.
Я разучил ее теченье,
Одолевая, обомлел,
Возможно, лучшего леченья
И не бывает на земле.
Пустые улицы раскручивал
Один или рука в руке,
Но ничего не помню лучшего
Ночного выхода к реке.
Когда в заброшенном проезде
Открылись вместо тупика
Большие зимние созвездья
И незамерзшая река.
Все было празднично и тихо
И в небесах и на воде.
Я днем искал ночной тот выход
И не нашел его нигде.

Или вот Борис Примеров, который, кстати, не хотел умирать. Как-то он мне сказал:

- Если бы ты знал, как не хочется умирать!...

Странная фраза, правда… Но об этой «странности» я ещё напишу. Вот тоже «философские стихи» Бориса Примерова:

Я умер вовремя - до света,
И ожил вовремя - к утру.
А рядом проходило лето
В бредовом затяжном жару.

А рядом солнце проползало
На животе,
В репьях, во рву
И воспалённым, жёлтым жалом
До смерти жалило траву.

О бедная земля - как сушит
Вдоль,
Поперёк
И снова вдоль!
Как бороздит виски и души
Горячая, сухая боль.

Иссохшие уста - и только.
Глаза тоски - невмоготу…
И степи, серые как волки,
Крадутся к мёртвому пруду,
Где на краю, в краю безвестном,
В репьях, во рву,
На самом дне,
Всего на расстоянье песни
Лежу от жизни в стороне.

Я тогда тоже написал:

Стою в пивной на Красной Пресне
Погрязнув в пиве и вине
И что мне Либерман-Андропов
Наш самый признанный поэт

Да, все умрём. Кто на постели,
А кто на затяжной петле
Ах, эти вечные качели
Любви и Смерти на Земле…

Но те, великие, те пишут,
Сильна писательская рать: -
А ночью страшный шёпот слышат
Бояться - страшно умирать…

Лежат в Кремлёвке, продолжают
Писать предсмертные стихи
И Русь надменно презирают
Давно уж слепы и глухи

И отомстить мечтают бедным
Бредящим сквозь метель и снег
С необходимостью железной
Конечно, смертен человек

С необходимостью железной
Конечно, все мы ляжем в гроб,
А там, кто в Рай, а кто так в Бездну,
Рубцов в Раю, в Аду – Андроп

Да. Все они: и Рубцов, и Шпаликов, и Примеров, и Андропов. И все они писали в том числе и «философские стихи». Только вот философия в них была разная. Вот Примеров:

Я всё умею здесь, под солнцем
Я всё умею здесь, под солнцем, —
Смеяться, плакать и мечтать.
Но сердцу песня не даётся,
Та песня, что певала мать.
Не то чтоб силы поослабли,
Поутихали бубенцы, —
Нет, я храню в себе до капли
Её начала и концы.
Она во мне — вся без изъяна,
Она, как лошадь в поводу,
Пройдёт за мной сквозь все бурьяны,
Куда я только ни пойду.
Но дело не во мне, а в мире
Юродствующих во плоти:
Мои соседки по квартире
Не признают её пути.
Её напев и смысл старинный
Для этих дев лишь пустота.
Впились в заморский ритм картинно
Всему послушные уста.
Впилися в то, что к нам «оттуда»,
Едва состряпав, извлекли,
И вкруг нехитрого сосуда
Роятся бабочки земли.
Основы лжи не так уж зыбки:
Для многих дур давно кумир
По чьей-то дьявольской ошибке —
Не Русь, не родина, — весь мир!
Не луг, не травы, не деревья,
Не среднерусская луна.
А вместо чистых песен древних
Струится мутная волна.
Пять-шесть дежурных фраз — не меньше!
Афера сладкая взахлёб...
А что для некоторых женщин
Ещё нужнее, чем озноб?
Чем жар? Чем хитрая торговля
Полуохрипшего певца,
Расставившего виды ловли
Почти у каждого лица?!
И не слыхать родного солнца,
Теряется за пядью пядь...
Вот почему мне не даётся
Та песня, что певала мать…
…Она во мне — вся без изъяна,
С рожденья — в яви и во сне —
От лжи спасает, от тумана.
Но дело, братцы, не во мне.
А в ком?..
Я всё могу под солнцем -
Смеяться, плакать и мечтать.
Но песня всё же не даётся,
Та песня, что певала мать.
Как сторону свою степную,
Как снег, как вещую слезу,
Неведомою силой чую
Первоначальную красу.
Я верю, час её настанет,
Придёт от деревень и сёл,
И в русском сердце покаянном
Займёт наследственный престол.

А вот Андропов:

Сбрехнул какой-то лиходей,
Как будто портит власть людей.
О том все умники твердят
С тех пор уж много лет подряд,
Не замечая (вот напасть!),
Что чаще люди портят власть.

Или вот ещё «философские стихи»:

Лежу в больнице. Весь измучен,
Минутой каждой дорожа.
Да! Понимаешь вещи лучше,
Коль жопой сядешь на ежа…

Так что и философы, и поэты бывают разные. И поэты во власти убивают поэтов из народа…

Сальери вечен, как и Пушкин
Поэт во власти – это да!
Но вдруг больница, ночь, подушка
И всё – окончилась страда

А дальше – дальше будет встреча
Андропов – а пред ним Рубцов,
Стоит когтями искалечен
На шее шрамы от рубцов

И ничего теперь не скажешь
И на вопрос не дать ответ
Ты в жизни был поэт неважный
А он был истинный поэт

Вы оба были с ним поэты
Ты наверху, а он внизу
И вот теперь, как прежде, в Лету
Вас в морг прозекторы везут

Его убили по приказу
Каких-то тайных тёмных сил
За Русский дух он был наказан –
А может ты его убил?...