29.06.2019
Москва
Служба информации Союза Православных Хоругвеносцев и Союза Православных Братств
СОЮЗ ПРАВОСЛАВНЫХ ХОРУГВЕНОСЦЕВ,
СОЮЗ ПРАВОСЛАВНЫХ БРАТСТВ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ
ЗАПИСКИ РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА
Предлагаем вашему вниманию третий рассказ ветерана-Хоругвеносца Виктора Дмитриевича Кириллова. На этот раз о детстве, горести и радостях того нашего времени…
Глава Союз Православных Хоругвеносцев, Председатель Союза Православных Братств, представитель Ордена святого Георгия Победоносца и глава Сербско — Черногорского Савеза Православних Барjактара
Леонид Донатович Симонович — Никшич
Виктор Кириллов
Про Кусково
(рассказ)
Русский человек (Виктор Дмитриевич Кириллов)
Станция и посёлок Кусково после отечественной войны входили в состав города Перово – Московской области. Не Москвы, как сейчас, а именно Московской области. А Москва была совсем рядом, в Южном Измайлово, шоссе Энтузиастов – Измайлово это уже была Москва.
Я Кириллов Витя родился в Перовском роддоме и начал помнить себя лет с трёх-четырёх. Жили мы на заводской улице около Химзавода, который был построен пленными немцами во время отечественной войны 1941 г.
Мой тятя, Кириллов Дмитрий Сергеевич, построил пристройку на одну комнату к дому хозяина другого Дмитрия по фамилии Янцевич, а за стенкой жила Мария, родная сестра моего отца. Отопление было от печки, вода была на улице, в колонке. Готовили тогда на плитке, а также в печке на чугунной плите. Был также небольшой земельный участок и сарай, где хранились дрова, а также жили две козы Дора и Белка и куры с петухом.
Ещё на участке росли три яблони и крыжовник, а по соседству был участок тятиной сестры. Мылись мы тогда летом под душем, который был около сарая, а также ходили в Перовские общественные бани. Помниться мать брала меня мыться в женский день и мыла меня в присутствии голых женщин. Мне тогда было всё равно, я не переживал по этому поводу, но когда я стал взрослеть, я стал интересоваться некоторыми предметами. Тогда женщина сделала моей матери замечание, сказав, что меня нужно мыть вместе с мужчинами, потому что ваш ребёнок повзрослел. И после этого мать меня мыла в железном корыте, а также тятя брал меня с собой в баню в мужские дни. При посещении Перовской бани на многих обнажённых мужиках были очень страшные шрамы, полученные ими на войне. У моего тяти тоже был страшный шрам на левом бедре прямо от ягодицы и до коленного сгиба с одной стороны бедра и с другой стороны от паха и до колена шрам был глубокий, страшный, нога была намного тоньше.
Помню пленных немцев. Они работали на Химзаводе, а также в других местах, занимались земляными работами. Помниться немцы роют канаву около химзаводского пруда, и ихний охранник очень пьяный еле на ногах стоит-шатается, достал наган и ругается на немцев матом, и грозит их немцев всех перестрелять. А немцы тем временем работают и не реагируют на матерщину и угрозы. Немцев много человек 50 или больше, а конвоир один. Закончив работу, немцы подымали спящего на траве конвоира и вели его под руки в своё расположение, а он продолжал что-то мычать.
Очень хорошо помню смерть нашего вождя Сталина. А было так: радио (тарелка) играла всё время музыку, мать на своём Подольском (Зингере) как всегда что-то шила. И вдруг музыка по радио прекратилась, и диктор Левитан что-то передал, и сразу моя Мать заплакала. Я подошёл к ней и спросил: мам, а что ты плачешь? Она сказала, что умер дедушка Сталин, и я то же заплакал, так как любил дедушку Сталина. Но детское горе не долгое, я одел свою потрёпанную кроликовую шубку и пошёл гулять на улицу. Выйдя из калитки, я подошёл к соседскому двору и заметил, что на доме дяди Мити Янцевича висит красный флаг с черной каймой пришитой по краю полотнища. Флаг был склонен к земле.
Меня эта картина очень заинтересовала и восхитила, и я тут же возжелал этим флагом завладеть. Не долго думая, я отворил калитку подошёл к флагу и, несмотря на свой маленький рост, дотянулся до угла флага и легонько потянул. Его материал затрещал, я потянул ещё. И вот это сокровище, флаг у меня в руках, я его тут же запихал за пазуху под свою шубку и с радостью побежал к себе на участок, хорошо, что меня никто не видел. Добежав до своего крыльца, я тут же вынул флаг из-за пазухи и засунул его под порожки нашего крыльца. И счастливый, как ни в чём не бывало, пошёл в дом. Хорошо, что мать всё видела, как я прятал, и тут же учинила мне дознание. Я ей всё рассказал, откуда этот флаг, а вот зачем я его похитил, я ничего вразумительного сказать не смог.
Мать тут же пошла к Янцевичу на двор, принесла древко и на Зингере пришила флаг к древку, и тут же пошла и повесила злополучный флаг на место. Хорошо, что всё так просто кончилось, что нечего не дошло до властей, а то моих родителей могли затаскать, научили мол ребёнка сорвать флаг специально, вот и всё. Чем бы кончилось неизвестно.
На следующий день я с матерью пошёл через Шереметьевский парк в Вешняки. Там у моей матери жила ее родная сестра Шура – Александра со своим мужем Василием и дочерью Татьяной. Жили они в общежитии, в одной комнате две семьи. И вот придя к ним, мы застали у них дяди Василиного друга, который рассказывал им, что он был на похоронах Сталина и что после похорон везде валялись калоши, и что шпана залезала на двухэтажные дома, и с крыш этих домов проволочными крючками снимала шапки с голов, и люди не могли этому помешать так как была теснота и страшная давка, так что многие были затоптаны на смерть.
На заводской улице жило много моих сверстников. Мы, дети, каждый день играли в разные игры, про которые современные дети совсем не знают. Зимой мы играли в снежки, строили из снега крепости и атаковали их снежками, а кто был в крепости, защищался. Потом делали из снега ледяную гору и катались с неё на санках или на ногах стоя, а так же играли в Царь-горы, одни стоят на горе другие лезут на гору снизу и стараются спихнуть вниз защитников, а последний, если отобьётся, становится Царём горы. А ещё ходили на Химзаводской пруд кататься на коньках, у меня были коньки снегурки, и я по общему правилу привязывал их к валенкам старыми чулками моей матери, которые брал тайком. На лыжах тоже катались, но реже. Ещё была забава (тарантайки), так назывались санки по типу финских саней, которые делали своим детям отцы или старшие подростки братья. Принцип езды на них был такой - одну ногу ставили на полоз, а другой отталкивались от снега, ездок стоял стоя и держался за изогнутую в виде кренделя ручку. Эти тарантайки гнулись из одной железной водопроводной трубы подходящего размера.
А ещё мы цеплялись крючками за кузова машин и скользили за ними по утрамбованной снежной дороге стоя на ногах.
Все это делалось втайне от родителей. Если моя мать узнавала, что я цепляюсь за машины, она меня за это порола по заднему месту сумкой авоськой (авоська сумка из сетки), а я извивался, как уж, жалобно громко плакал, просил прощения и давал честное слово, что больше так делать не буду.
Весной мы делали на ручейках запруды. Когда наступала Пасха, мальчишки выносили из дома варёные крашеные яйца и соревновались друг с другом, у кого скорлупа яйца не разбивалась, тот считался победителем и мог вполне забрать себе яйцо проигравшего, но обычно победитель вёл себя благородно и яйцо проигравшего не забирал.
Когда на улице начинала подсыхать земля (асфальта тогда не было) мы находили сухой участок и играли в деньги на мелочь. Называлось это расшибаловка. Ставили монеты стопкой на кон (черта) и старались свинцовой биткой от другой черты попасть по кону или же как можно ближе к черте, кому удавалось бросить свою битку ближе остальных к черте или к кону, тот начинал игру, а кто попадал биткой в кон, тот его и забирал.
Ещё была денежная игра в пристенок - надо было взять монетку двумя пальцами и ударить ей, монетой, об забор, чтобы она рикошетом отлетела на метр-полтора. Следующий тоже бил своей монетой, стараясь, чтобы его монета легла рядом с предыдущей монетой, и, если его монета ложилась близко, то тогда надо было, растопырив ладонь и пальцы, дотянутся растопыренными пальцами сразу до двух монет, и монеты забирались, и выигравший мог стучать своей монетой дальше без очереди. Летом ходили купаться на Химзаводской пруд. Плавать я научился в дошкольном возрасте, сначала стилем по собачьи, а затем по-матроски, когда гребёшь руками впереди себя под водой, а потом саженками, то есть кролем. С территории завода к пруду была проложена большая железная труба, и из неё в пруд лилась потоками горячая вода, и мы по одному забирались в эту трубу, и, упираясь руками в стенки трубы, держались в потоке воды, но как только отпускали руки, вода выталкивала из трубы, и купальщик попадал в пруд.
А ещё играли в классики, в штандор (игра мячом) в чижа, в салочки, в казаки разбойники, в прятки, в козла, в вышибалы,и ещё в ножички.
Рядом с прудом стоял в то время продовольственный магазин, до революции им владел некий Исаев, и потому все звали этот магазин Исайка. Первый этаж этого магазина был кирпичный, а второй деревянный сруб. На первом этаже продавали продукты, а на втором жили люди несколько семей. А когда-то там жил владелец магазина Исаев со своей семьёй.
В то время, начале пятидесятых годов двадцатого века, в этом магазине был большой ассортимент разных продуктов. Продавался хлеб черный и белый. Хлеб продавался тогда на вес. Продавались сушки, баранки, бублики. Хлеб на продажу резали специальным ножом, который при разрезке хлеба погружался в поверхность прилавка.
Продавалось сливочное масло нескольких сортов. Оно стояло большими прямоугольными кусками на больших подносах, обычное сливочное, топлёное-русское, шоколадное. Продавалось молоко из бидонов, продавщица наливала молоко в посуду покупателя, также сметана, творог.
Были сладости: кусковой сахар (большие куски очень твердые), конфеты разные, от дорогих до самых дешевых подушечек, а особо помнится конфеты ириски «Золотой ключик», а ещё в круглых плоских банках маленькие прозрачные конфетки под названием «Ландрин». Они имели форму разных фигурок зверушек, и их нужно было сосать.
А ещё был шоколад и шоколадные батончики. Продавались там же кофейные кубики. А ещё было много разных консервов, крабы байкальские, омуль, голубцы, тушёнка. Был ассортемент газированных вод в поллитровых бутылках, такие как вишневая, черно-смородинная, малиновая, яблочная, лимонная, грушевая и ситро.
Водка продавалась разных сортов: Московская, Столичная, Старка, Горный, Дубняк, несколько наименований ликёров, и годами на самых верхних полках стоял коньяк разный, Армянский и Грузинский. Коньяк в то время почти никто не пил, и он стоял годами, и этим приобретал улучшенные качества.
На заводской улице у меня было много друзей, а ещё были очень интересные соседи.
Рядом через забор жила баба Ариша со своим престарелым братом, звали его дед Иван.
С другой стороны, опять за забором, жила отцова сестра Мария. Мы с ней не дружили. А ещё подальше жил дядя Федя, был он пожарником и имел свою формулировку человеческой жизни. Однажды он сказал моей матери в разговоре: знаешь соседка ведь мы не живём, а мучаемся. Мы живём тогда, когда мы спим, странно ведь не правда ли? А может быть, так думали в то время все пожарники, уж я не знаю.
За пожарником жила семья Кирилиных, я дружил с их детьми Вовой и Колей. Ихний отец дядя Федя Кирилин работал шофером на Химзаводе на полуторке (такой грузовик), и часто нас детей катал в кабине по близости.
И вот однажды мы едем с ним, и вдруг машина остановилась. Дядя Федя сказал, что машина сломалась, и сам полез под капот и, как нам казалось тогда, что-то там починил. А он вдруг достал из мотора большой кусок краковской колбасы, которая была горячей, потому что колбаса лежала на выхлопном коллекторе, но нам это было невдомёк, вот такой фокус я запомнил на всю жизнь. Эту колбасу дядя Федя делил на всех нас. Ещё у Кирилиных был очень замечательный дед Емельян Иванович и его жена бабка Таисия Петровна. Когда Емельян Иванович был дома, он всё время носил на коромысле воду для огорода, а огород у него был всего сотки две земли, зато весь был покрыт парниковыми рамами. Сначала весной он выращивал там, в парниках, рассаду помидоров и продавал её в Перово на рынке, а позже выращивал там лук на перо и тоже продавал его на Перовском рынке, и так до глубокой осени умел с клочка земли иметь хорошую прибыль. Будучи уже взрослым, я задумывался, как это у него получалось, а потом наконец я понял почему Емельян Иванович был удачным огородником. А потому, что он был верующим человеком. А до революции был кулаком, имел на Украине мельницу, но ему пришлось всё своё хозяйство бросить и уехать в Москву (Перово), чтобы не быть раскулаченным и сосланным. Про всё это моей матери рассказывала его жена Таисия Петровна.
Она ходила к моей матери поболтать, а говорила она только по-украински, но моя мать её понимала. Говорила про себя дивчина: я была дюже гарна, а Емельян был очень видный, ну и посватался, и я за него пошла. Вот так раньше жили и делали.
Сидим мы как-то с ребятами в придорожной канавке на бугорке, дело было летом, было утро, вышел из своей калитки Емельян Иванович, и меня удивило, как он был одет. На нём был черный осенний плащ, на голове была одета шляпа. Волосы черные из-под шляпы сильно блестели, а также на нём были брюки галифе и в завершение начищенные хромовые сапоги с резиновыми калошами. А в руках он держал зонт от дождя с изогнутой ручкой.
Я потом дома спросил свою мать, почему Емельян Иванович одет не по сезону, а волосы у него сильно блестели! Мать объяснила мне, что он поехал в Москву в Елоховский собор Богу молиться и что так в праздники раньше мужики одевались. Ещё про Емельяна Ивановича очень любопытно то, что Емельян Иванович дожил до 100 лет и был до конца дней в силе. Однажды моя мать зашла к ним, дома был один старик, и он на кухне ел жаренную картошку с жаренным салом, и мать сделала ему дружеским тоном замечание, что в его возрасте вредно есть жирную пищу, а дед Емельян рассмеялся и сказал в ответ, что благодаря такой пище он никогда серьёзно ничем не болел, а картошка с салом, а ещё цибуля и чеснок - это самая полезная еда.
Напротив нас жили семья Ершовых, дядя Юра отец, тетя Аня мать и дети, мой ровесник Миша и на год помоложе меня Таня. Ихняя мать тётя Аня отличалась экстровагантным поведением, она зимой выходила в тапочках в мороз к своей калитке и тошным мяукающим голосом орала на всю Заводскую улицу: «Миняха !!! -пауза -Тасёнка !!! уроды в жопе ноги, идите сейчас домой есть манную кашу, это такая вкусняция!». И почти сразу откуда-то появлялись Миша и Таня радостные бежали домой есть манную кашу. Отца Миши и Татьяны дядю Юру любили все дети с Заводской улицы, потому что дядя Юра сам был как мальчишка. Он работал на заводе и часто приносил с завода магниевую стружку (магний такой металл), об этом сразу узнавала вся улица, и все мальчишки с нетерпением ждали вечера, когда дядя Юра будет этот магний поджигать, а горящий магний горел очень ярко и необычно. В общем пером не описать, как это зрелище было красиво, забава сия происходила у них на дворе. А ещё дядя Юра запускал высоко ракету. Эта ракета была из жести сантиметров 30 в длину и сантиметров 5 толщины, в сопло этой ракеты дядя Юра заливал обычную воду, а потом в это сопло вставлял шланг автомобильного насоса, и одной правой рукой накачивал в эту ракету воздух, в корпусе ракеты создавалось давление, а потом дядя Юра отпускал от сопла ракеты пальцы левой руки, и ракета, издав хлопок и окатив дядю Юру водой, уносилась высоко вертикально в небо и становилась в небе точкой, а затем она отвесно летела вниз и врезалась в землю, но не повреждалась, так как у неё был резиновый наконечник. А ещё у дяди Юры был прекрасный сарай. Прекрасным он был тем, что в этом сарае было много разного инструмента, различные напильники, тиски, разные ножи, а один нож как у пиратов (кривой), был там даже бикфордов шнур, малокалиберные патроны, винтовка мелкашка без затвора, вместо затвора там был большой болт на резине, и она стреляла. Самодельный арбалет, какие-то самодельные кораблики, лодочки, рыболовные снасти и много ещё всего разного. От такого богатства у меня голова шла кругом. Когда дядя Юра был на работе, Миша иногда открывал сарай и разрешал мне и другим мальчишкам туда заходить. Я однажды потихоньку взял там коробочку с патронами от мелкашки и спрятал её в карман, а потом унёс к себе домой. А ещё был у меня друг мой тёска Витя Мизунов, жил он рядом с Кирилиными через забор. В том же дворе, где жил Витя Мизун, жил его дядя Вася Рахманов, он держал стаю разных голубей. Голуби были там разных пород Шпанцери, Монах, Крестовые и простые, Почтовые, Николаевские бабочки. Все они были разных мастей, черные, белые, светлые, пегие-сиреневые, красные, и ещё имели всякие разные окрасы, всех их не перечесть.
И мы мальчишки понемногу в голубях разбирались. Иногда Вася Рамонов заходил к дяде Юре и просил его: Юр приходи сегодня надо жидов пострелять, так он говорил, имея в виду расплодившихся воробьев, которые воровали зерно у голубей.
И дядя Юра приходил сам и приносил винтовку, у которой не было затвора, а был вместо затвора болт на резине, и прекрасно из неё стрелял, но не пульками, а бекасиной дробью, она самая мелкая. А делал это так: брал патрон, отламывал свинцовую пульку, вставлял в гильзу немного ваты, заряжал эту гильзу в винтовку, а с дула прямо в канал ствола насыпал с ладони мелкую бекасиною дробь, потом вставлял в канал ствола вату чуть-чуть и проволочным самодельным шомполом досылал эту вату и дробь до гильзы. А затем Вася насыпал на землю горсть пшеницы и, когда на неё слетались жиды-воробьи, дядя Юра ловко прицелившись делал выстрел и сразу убивал от трёх до семи воробьёв. Мы мальчишки всё это видели, и нам не жалко было этих воробьёв-жидов, наоборот мы радовались, а тушки воробьёв потом доставались кошкам.
Хорошо помню, как мать водила меня в церковь причащаться. Причащался я не часто, раза три всего, а так же запомнился один случай, произошедший со мной в церкви. Я заметил на стене церкви икону, на ней был изображен какой-то святой, а в руках у святого был свиток с письменами, и я спросил: «Мам, а что этот дяденька держит в руках». Но мать мне велела замолчать. А потом этот эпизод мне вспоминался. И будучи взрослым человеком, я как мне показалось, случайно зашёл в церковь на железнодорожной станции Вешняки и сразу увидал там ту самую икону, святой был Алексей человек Божий. Вот так через много лет я узнал имя святого. Думаю, что всё не так просто, как нам кажется, на всё есть Божественный порядок и Божия Воля.
А ещё помнится мне одно происшествие, а именно вот что. У нас в Кусково в комнате была в углу устроенная моей матерью Божница (такой уголок- полка), и на ней стояли две иконы - одна Пресвятой Богородице, а другая Николаю Чудотворцу, висела так же красивая лампада металлическая с синими камушками. Но вдруг неожиданно произошёл случай, перечеркнувший всю жизнь нашей семьи, да и жизнь моего отца, моей матери и мою. А именно вот что случилось. Мой отец пригласил к нам в гости своего начальника цеха с деревообрабатывающего завода в Железнодорожном. И этот начальник вдруг сделал моей матери в ультимативной форме замечание: ведь ваш муж является членом компартии, а у вас в доме находятся предметы религиозного культа, вы этим позорите своего мужа, необходимо всё снять. И моя мать поддалась на пропаганду этого беса, чтоб спасти материальное благополучие. Она пренебрегла благополучием духовным, предала веру и на следующий день сняла иконы и куда-то их дела. И с тех пор у нас в семье пошли нескончаемые ссоры моих родителей, всякие раздоры и нестроения, доставалось и мне, пятилетнему мальчишке. И вот уже, живя на новом месте в Купавне, лет через двадцать, я вдруг обнаружил эти иконы на чердаке времянки (маленький засыпной дом). Но увы они были безвозвратно испорчены от сырости, на них совсем осыпался левкас и пропали образы Св. Николая и Казанской Богородицы.
А на отцовой работе на доке в скорости перестали рабочим хорошо платить, и мой отец оттуда уволился, а через пять лет мы переехали жить в Купавну.
