13.06.2018
Москва
Служба информации Союза Православных Хоругвеносцев и Союза Православных Братств
СОЮЗ ПРАВОСЛАВНЫХ ХОРУГВЕНОСЦЕВ,
СОЮЗ ПРАВОСЛАВНЫХ БРАТСТВ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ
Дух, за который убивают
Тут как-то включил телевизор, смотрю, идут Бесы, в смысле идёт фильм режиссёра Владимира Хотиненко «Бесы». Посмотрел на часы, время 16.08. Глава «У Тихона». Исповедь Ставрогина. Правда, вместо исповеди – попытка дьявольской насмешки – ну, да ладно… Я же могу сказать только одно – это самое сильное художественное произведение всей Русской литературы… И самое мне близкое. Вообще, надо сказать, что одержимая бесноватость действительно присуща некоторым Русским людям. Причём, бесноватость действительно болезненная, когда больна душа. Почему-то таких людей наши дореволюционные критики обозвали «лишними людьми». Ну, почему же «лишними», когда они не лишние, а «больные». И Онегин, и Печорин, и Раскольников, и Иван Карамазов, и Николай Ставрогиин – это душевно – тяжело больные люди. И эта наша душевная болезнь, которая обычно выражается в приступах страшной тоски, действительно часто заканчивается или Ставрогинщиной, или, простите, за не совсем удачный термин – Есенинщиной.
Последней болели очень многие из Русских поэтов. Вот список из Интернета:
Михаил Булгаков
Владимир Высоцкий
Владимир Маяковский
Марина Цветаева
Михаил Шолохов
Эдгар По
Сергей Есенин
Александр Твардовский
Николай Успенский
Александр Блок
Александр Фадеев
И дальше идёт интересная приписка: «И многие другие»…
Каким-то образом в эту «Русскую алкогольную компанию» попал Эдгар По, я не знаю. Впрочем, что ж, тоже сильно пил человек. И в приступах белой горячки крушил всё вокруг. А умирая, всё повторял: «Господи! Спаси мою душу! Господи, спаси мою грешную душу!». Вообщем, умирал просто по-русски. Может, поэтому и попал в список…
Хотя, конечно, не надо думать, что наши поэты только пили и только писали об алкоголе. Нет, конечно. В основном и главном они писали о России.
Взбегу на холм
и упаду
в траву.
И древностью повеет вдруг из дола!
И вдруг картины грозного раздора
Я в этот миг увижу наяву.
Пустынный свет на звёздных берегах
И вереницы птиц твоих, Россия,
Затмит на миг
В крови и в жемчугах
Тупой башмак скуластого Батыя...
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Смотри, опять в леса твои и долы
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времён татары и монголы.
Они кругом.
Я больше не могу!
Я резко отниму от глаз ладони
И вдруг увижу: смирно на лугу
Траву жуют стреноженные кони.
Заржут они — и где-то у осин
Подхватит эхо медленное ржанье,
И надо мной — бессмертных звёзд Руси,
Спокойных звёзд безбрежное мерцанье...
Впрочем, и стихов про друзей и вино тоже было немало:
Когда в окно осенний ветер свищет
И вносит в жизнь смятенье и тоску, -
Не усидеть мне в собственном жилище,
Где в час такой меня никто не ищет, -
Я уплыву за Вологду-реку!..
…Там в ресторане мглисто и уютно,
Он на волнах качается чуть-чуть,
Пускай сосед поглядывает мутно
И задает вопросы поминутно, -
Что ж из того? Здесь можно отдохнуть!
Сижу себе, разглядываю спину
Кого-то уходящего в плаще,
Хочу запеть про тонкую рябину,
Или про чью-то горькую чужбину,
Или о чем-то русском вообще…
…Вдоль по мосткам несется листьев ворох, -
Видать в окно - и слышен ветра стон,
И слышен волн печальный шум и шорох,
И, как живые, в наших разговорах
Есенин, Пушкин, Лермонтов, Вийон…
Это, конечно, не «с бандюгами жарю спирт», это хоть и более печально-доброе, но, вообщем, о том же. Потому что мы часто начинаем в поплавке, а в заканчиваем, извините, чёрт знает где…
2. «Это всё о России»
Тут, для того чтобы показать какой удивительный поворот совершило Русское сознание и Русская поэзия в конце 80-х – начале 90-х годов XX века, а в некоторых случаях и ранее, я ещё раз приведу отдельные строки Николая Рубцова:
Вон Есенин - на ветру!
Блок стоит чуть-чуть в тумане.
Словно лишний на пиру
Скромно Хлебников шаманит.
Неужели и они - Просто горестные тени?
И не светят им огни
Новых русских деревенек?
Неужели в свой черёд
Надо мною смерть нависнет, -
Голова, как спелый плод,
Отлетит от веток жизни?
Сильно грустный человек был Николай Рубцов. Вот ещё его строчки:
Когда опять на мокрый дикий ветер
Выходим мы, подняв воротники,
Каким-то грустным таинством на свете
У темных волн, в фонарном тусклом свете
Пройдет прощанье наше у реки…
Да, сильно грустный человек. Вот ещё его. Тоже о грусти. О грусти ещё одного грустного человека:
Слухи были глупы и резки:
Кто такой, мол, Есенин Серёга,
Сам суди: удавился с тоски
Потому, что он пьянствовал много.
Да, недолго глядел он на Русь
Голубыми глазами поэта.
Но была ли кабацкая грусть?
Грусть, конечно, была... Да не эта!
Вёрсты все потрясённой земли,
Все земные святыни и узы
Словно б нервной системой вошли
В своенравность есенинской музы!
Это муза не прошлого дня.
С ней люблю, негодую и плачу.
Много значит она для меня,
Если сам я хоть что-нибудь значу.
Вообщем, печаль моя светла, хотя уже и не совсем. Дальше мог наступить мрак.
3.«Русское Ничто»
14 мая 2018 года, в Святом граде Иерусалиме официально открылось Американское посольство, перенесённое туда из Тель-Авива. На открытии ярко выделялись зять Трампа Джеральд Кушнер и его, опять же ярко выраженная славянская супруга Иванка Трамп, которая, как и положено, приняла иудаизм. Ну, и жертву, конечно же, принесли – убито 50-ть палестинцев. Вообщем, всё как положено… На торжественном открытии посольства Нетаньяху объявил, что мы присутствуем при величайшем событии и что сегодня – The Great Day! Причём слово «Great» он произнёс с сильно картавым акцентом и как-то по-еврейски, восторженно захлёбываясь и втягивая в себя воздух, а потом взрывом выбрасывая его из рта.
У нас же вчера вечером по православному каналу «Спас» рассказывали как евреи во главе и Моисеем завоёвывали землю ханаанскую, со всем её вином и виноградом. И тоже захлёбывались, в смысле не евреи-завоеватели, а наши русские православные ведущие…
А, говорят, мир не идёт к Антихристу. А он, вот он, уже в Иерусалиме…
Но вернёмся к нашему очерку о Русской поэзии. Как я уже писал, где-то на рубеже конца XX-го века, в конце опять же 70-х – начале 80-х годов в Русской поэзии начал намечатся перелом. Ибо лучший Русский поэт предыдущего периода Николай Рубцов, ещё писал вот так:
Он шёл против снега во мраке,
Бездомный, голодный, больной.
Он после стучался в бараки
В какой-то деревне лесной.
Его не пустили. Тупая
Какая-то бабка в упор
Сказала, к нему подступая:
- Бродяга. Наверное, вор...
Он шёл. Но угрюмо и грозно
Белели снега впереди!
Он вышел на берег морозной,
Безжизненной, страшной реки!
Он вздрогнул, очнулся и снова
Забылся, качнулся вперёд...
Он умер без крика, без слова,
Он знал, что в дороге умрёт.
Он умер, снегами отпетый...
А люди вели разговор
Всё тот же, узнавши об этом:
- Бродяга. Наверное, вор.
Или вот такое «христоматийное»:
Я умру в крещенские морозы
Я умру, когда трещат березы
А весною ужас будет полный:
На погост речные хлынут волны!
Из моей затопленной могилы
Гроб всплывет, забытый и унылый
Разобьется с треском,
и в потемки
Уплывут ужасные обломки
Сам не знаю, что это такое…
Я не верю вечности покоя!
И у Юрия Кузнецова всё та же неизбывная печаль:
Что ни год - уменьшаются силы,
Ум ленивее, кровь холодней...
Мать-отчизна! дойду до могилы,
Не дождавшись свободы твоей!
Я тут невольно через много лет дописал:
Не дождавшись Свободы от бесов,
И устав от утрат и потерь,
Я уйду помирать в перелесок,
Как усталый подраненный зверь.
Сколько прожито горя и счастья,
Сколько хожено троп зверевых,
Сколько шёл по дорогам в ненастье,
Сколько красок впитал зоревых.
Сколько слёз и печали России
Видел я на коротком веку,
Сколько смертных сражений со Змием
Испытал я на том берегу.
И вот снова стою у парома
В небесах багровеет закат,
Не увидел родимого дома
Не дошёл до порога солдат
На паром я взойду и паромщик
Скажет тихо, склонившись ко мне:
Видишь в небе святую икону
В золотистом закатном огне?
Не осилить тебе переправы,
На позвать, не вернуть, не вздохнуть,
Не увидеть шумящей дубравы
На пароме закончишь ты путь.
Я услышу, и, перекрестившись,
На паром свой последний взойду.
Помолюсь, и главою поникши,
На дощатый настил упаду…
Да, ну, это я так. Хотя, что ж, у лучших поэтов того нашего безвременья – годов 60-80-х – тема конца и печали была доминирующей. Некоторые выплывающие из памяти строчки Юрия Кузнецова просто страшны:
…И свистит под землёй его тело,
И летит без следа и предела…
Или:
Россия насквозь прострелена
До журавлей, до берёз
Или:
Он был связистом на войне,
А нынче бродит в тишине,
Звук издавая странный
Ногою деревянной…
Или вот начинается уже в нашем современном, так сказать, духе:
России нет. Тот спился, тот убит,
Тот молится и дьяволу, и Богу,
Юродивый на паперти вопит:
- Тамбовский волк выходит на дорогу!
... … … … … … … … … … … …
А в этой тьме и солнце низко,
И до небес рукой подать,
И не дурак - Антихрист близко,
Хотя его и не видать…
Ну, и почти рубцовское:
И, как виденье, внешний мир ушёл…
И человек, как сирота бездомный,
Стоит теперь и немощен, и гол,
Лицом к лицу над пропастию тёмной…
Или про наш XX век:
В концлагере мне выжгли чёрный номер,
Чтоб имени родного я не помнил.
На перекличке зла, где всё мертво
Я хрипло отозвался на него…
И совсем уже рубцовское. Страшное и великое стихотворение – «Последний человек», которое надо бы так и назвать «Русское Ничто»:
Он возвращался с собственных поминок
В туман и снег, без шапки и пальто,
И бормотал: – Повсюду глум и рынок.
Я проиграл со смертью поединок.
Да, я ничто, но русское ничто…
Там дальше идут такие строки:
…Я ухожу. С моим исчезновеньем
Мир рухнет в ад и станет привиденьем –
Вот что такое русское ничто!…
Не знаю почему, но я всегда читал:
Он возвращался с собственных поминок,
Он пропил всё, и шапку и пальто,
Он бормотал: повсюду глум и рынок,
А против них лишь Русское Ничто…
Пропить всю жизнь, в метелях раствориться
Уйти в снега, упасть в густой туман,
И там уснуть, но с горя мне не спиться,
И снится только дьявольский обман.
Я упаду, как псина, под забором,
Меня обнимет нежная метель,
И ангел тихо занавесит шторы,
Отгородив, как в детстве, колыбель.
Туман и снег. Иду один без шапки,
Иду один без шапки и пальто.
А впереди дощатый мостик шаткий
Над страшной бездной Русского Ничто.
Вообщем, как-то так. Ведь ещё у Блока всё это было:
Пускай я умру под забором, как пёс,
Пусть жизнь меня в землю втоптала,
Я верю, что Бог меня снегом занёс,
То вьюга меня целовала…
Тут один мудрый критик говорил мне, что поэты, даже лучшие наши поэты, слишком много пили, и поэтому жизнь виделась им в «мрачном и трагическом ключе». Я ответил ему, что нет, наоборот, жизнь вокруг была «трагична», поэтому и пили. Но он стоял на своём и говорил, что многие наши поэты, особенно начиная с Блока и заканчивая Губановым, жили среди «богемы», а надо было жить среди народа. На что я этому «народнику» ответил строками Маяковского из его стихотворения «На смерть Есенина»:
Почему?
Зачем?
Недоуменье смяло.
Критики бормочут:
- этому вина
То…
да сё…
а главное,
что смычки мало,
В результате
много пива и вина. –
Дескать,
заменить бы вам
богему
классом,
класс влиял на вас
и было б не до драк
Ну, а класс-то
жажду
заливает квасом,
класс – он тоже
выпить не дурак…
Скажут, Маяковский был поэтом так называемой «Коммуны», он плохо знал народ. Но вот, например, Высоцкий:
И плюнув в пьяное мурло,
И обвязав лицо портьерой,
Я вышел прямо сквозь стекло –
В объятия к милиционеру…
Или вот Глеб Горбовский:
Когда фонарики качаются ночные
И тёмной улицей опасно вам ходить, —
Я из пивной иду,
Я никого не жду,
Я никого уже не в силах полюбить…
А вот Рубцов:
Я продолжаю верить в этот бред,
Когда в свое приточное жилище
По коридору в страшной темнотище,
Отдав поклон, ведёт меня поэт…
Поэт, как волк, напьётся натощак.
И неподвижно, словно на портрете.
Всё тяжелей сидит на табурете,
И всё молчит, не двигаясь никак.
Он говорит, что все уходят прочь,
И всякий путь оплакивает ветер,
Что страшный бред, похожий на медведя,
Его опять преследовал всю ночь.
Он говорит, что мы одних кровей,
И на меня указывает пальцем,
А мне неловко выглядеть страдальцем,
И я смеюсь, чтоб выглядеть живей.
Это написано о Глебе Горбовском, которого, кстати, Рубцов очень ценил и любил. Ну, и, наконец, тот, в ком отразилась сама душа России. Из «Письма матери»:
И тебе в вечернем синем мраке
Часто видится одно и то ж:
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож.
Или вот его же:
Шум и гам в этом логове жутком,
Но всю ночь напролёт, до зари,
Я читаю стихи проституткам,
И с бандюгами жарю спирт…
Как видите, наши поэты, которые очень хорошо знали Русский народ, совсем даже его не идеализировали. Да и то, ведь народ надо не идеализировать, а просто любить. И не отделять себя от него. И тогда он нам всё простит, и тоже будет любить, как любит он Есенина и Рубцова. Да и то, ведь тогда было самое настоящее «безвременье». У сербов есть такое слово «меджувременье», то есть «междувременье», а у нас когда-то было «междуцарствие», а в конце 60-х – начале 80-х годов, во времени наступил просто какой-то провал, и раскрылась страшная чёрная бездна. Многие в ней погибали, или же она – бездна – их пожрала. «Много их красивых, нежных, юных…» тогда улетели в эту безвременную бездну. Шукшин, Рубцов, Высоцкий, Башлачёв, Цой, Тальков, «золотое горлышко России» - Максим Трошев, Леонид Губанов и многие другие…
И если бы и дальше так продолжалось, то у нас не осталось бы поэтов. Но вдруг бездна начала затягиваться тонким ледком… И даже засветился тонкий лучик света. Молодым людям открылся свет Православия. Поэты вдруг заговорили не то что другим языком – нет, язык был всё тот же – Русский – но заговорили они на нём о другом. И предтечей этого другого опять же был Рубцов:
В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звездами нежно украшена
Тихая зимняя ночь.
Светятся, тихие, светятся, чудные,
Слышится шум полыньи...
Были пути мои трудные, трудные.
Где ж вы, печали мои?
Скромная девушка мне улыбается,
Сам я улыбчив и рад!
Трудное, трудное - все забывается,
Светлые звезды горят!
Кто мне сказал, что во мгле заметеленной
Глохнет покинутый луг?
Кто мне сказал, что надежды потеряны!
Кто это выдумал, друг?
В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звездами нежно украшена
Тихая зимняя ночь...
Здесь уже появляется Надежда…
Но вот, колесо истории сделало ещё один мощный оборот, и на Руси началась иная эпоха. Люди Русские вспомнили о Боге и Православии. Соответственно, появились и совсем другие стихи. Хотя, конечно, они отталкивались от тех, предыдущих. Вот что на тему Рубцова и Блока писал позднее убиенный сатанистами иеромонах Василий (Росляков):
Не сидел я в кругу захмелевших друзей,
Не читал я Рубцова и Блока.
Опечалился я, и с печалью своей
Я сидел у икон одиноко.
И зачем так упорны недуги мои,
И печаль моя так неисцельна,
Что, отвергнув лекарства - вино и стихи,
Я гляжу в этот мрак беспредельный.
Неужели и Ты, Кому сердце вверял,
От печали желая укрыться,
Неужели и Ты переменчивым стал,
И оставишь, коль что-то случится.
И на это ответил мне голос с небес:
Обрати на Меня свое око,
И Я дам тебе сил для свершенья чудес
И печальную участь пророка.
Отыщи драгоценное средь суеты,
И ты станешь Моими устами -
Ты не будешь слова расточать о любви,
Люди сами придут за словами.
Тут уже зазвучал совсем иной дух , чем у Блока, Есенина и Рубцова. Совсем другой. Хотя тоже Русский, который в Русской поэзии не истребим.
Вот за этот самый Русский Дух и убили и Есенина, и Рубцова, и иеромонаха Василия (Рослякова). Последнего, как известно, ритуальным мечём с вырезанной на нём надписью – «Сатана 666»…
Да, так, почти незаметно, наступило «другое». Неожиданно в Русской поэзии, причём может даже неожиданно для самого автора, вдруг зазвучали другие мотивы. Сначала в своём дневнике иеромонах Василий (Росляков) вдруг записал четверостишие:
Не сидел я в кругу захмелевших друзей,
Не читал им Рубцова и Блока.
Опечалился я, и с печалью своей
Я сидел у икон одиноко
А потом это «другое» начало развиваться. Вот ещё один пример подобной же «переклички поэтов», где также заметно рождение уже несколько иного духа:
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Смотри, опять в леса твои и долы
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времён татары и монголы.
Кругом они! Они кругом!
Я больше не могу!
Я резко отниму от глаз ладони
И вдруг увижу: смирно на лугу
Траву жуют стреноженные кони.
Заржут они — и где-то у осин
Подхватит эхо медленное ржанье,
И надо мной — бессмертных звёзд Руси,
Спокойных звёзд безбрежное мерцанье...
А вот как бы продолжение или ответ ещё одного «другого» поэта - иеромонаха Романа (Матюшина):
А мне в России места не нашлось.
Такое, впрочем, не с одним бывало.
Не со времен ли оно повелось,
Не многих ли чужбинушка смиряла?
О Родина! Ты, как и мать, одна!
И потому не требую отчета
За ту свободу, что даешь сынам -
Свободу восходить на эшафоты.
Распятая! Ужели это ты?
Стою, на всё взирая изумленно,
И узнаю в знаменах - лоскуты
Хламиды Иисусовой червленой.
И многие у гроба твоего
Хотят застыть в почетном карауле.
И злобствуют, не ведая того,
Что в слепоте на Божье посягнули.
Да судит Бог! Не указуя нань.
Речь не о них. Не об иудах слово.
Кто пышет злобой - пожинает брань.
Все было ране, ничего не ново.
Россия-Русь! Куда б ты не неслась,
Оборваной, поруганной, убогой, -
Ты не погибнешь, ты уже спаслась,
Имея столько Праведных у Бога!..
11 января 1993
д.Боровик
Да, это уже зазвучала иная песнь и иная молитва… Хотя что ж… Как сказал когда-то Александр Блок:
- Это всё о России…
Глава Союз Православных Хоругвеносцев, Председатель Союза Православных Братств, представитель Ордена святого Георгия Победоносца и глава Сербско — Черногорского Савеза Православних Барjактара
Леонид Донатович Симонович — Никшич
